Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Лев Эммануи́лович Разго́н (1 апреля , город Горки , Могилёвская губерния , - 8 сентября , Москва) - русский писатель, литературный критик, правозащитник. Узник ГУЛАГа . Один из основателей Общества «Мемориал» .

Биография

Три года проработал в спецотделе ОГПУ / НКВД , который занимался разработкой шифров и дешифрованием, в это время женился на Оксане Бокий - дочери Г. И. Бокия , начальника спецотдела. После окончания института стал работать в только что созданном (9 сентября ) Детиздате ЦК ВЛКСМ (в настоящее время издательство «Детская литература» ).

Репрессии

Семья

• Родители - Мендель Абрамович Разгон (1878-1942), работал в кустарных мастерских по выпуску крема «Казими-метаморфоза», и Глика Израилевна Шапиро (1880-1955).
• Брат - Израиль Менделевич Разгон , доктор исторических наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР. Другой брат - Абрам Менделевич Разгон (1911-1989), был репрессирован.
• Первая жена - Оксана Глебовна Бокий, дочь партийного деятеля и чекиста Глеба Бокия , была репрессирована, погибла в лагерях. Дочь - Наталья (ум. 2011).
• Вторая жена - Рика Ефремовна Берг (ум. 1991), дочь видного деятеля правых эсеров Ефрема Соломоновича Берга.

Библиография

Проза

Награды

Напишите отзыв о статье "Разгон, Лев Эммануилович"

Примечания

Источники

• Лившиц В. М. На нас светит звезда по имени Разгон // Мишпоха. - 2003. - № 23.
• Лившиц В. М. «У меня счастливая писательская судьба…» (о Л. Разгоне) // Евреи в Горках: судьбы и дела. - Нацрат-Илит-Горки, 2012. - С. 91-118.
• Ліўшыц У. «…У мяне шчаслівы пісьменніцкі лёс» // Полымя. - 2013. - № 10. - С.148-158.

Ссылки

• на «Родоводе ». Дерево предков и потомков
• О жизни Льва Разгона снят документальный фильм (режиссёр Александр Белобоков)

Отрывок, характеризующий Разгон, Лев Эммануилович

В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n"avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n"avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C"est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n"avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n"ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu"est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.

, Могилёвская губерния , - 8 сентября , Москва) - русский писатель, литературный критик, правозащитник. Узник ГУЛАГа . Один из основателей Общества «Мемориал» .

Биография

Три года проработал в спецотделе ОГПУ / НКВД , который занимался разработкой шифров и дешифрованием, в это время женился на Оксане Бокий - дочери Г. И. Бокия , начальника спецотдела. После окончания института стал работать в только что созданном (9 сентября ) Детиздате ЦК ВЛКСМ (в настоящее время издательство «Детская литература» ).

В апреле 1938 года был арестован, 21 июня 1938 года по приговору Особого Совещания при НКВД получил 5 лет исправительно-трудовых лагерей. Отбывал срок в Устьвымлаге , где работал нормировщиком.

В марте 1943 года, за полтора месяца до окончания срока заключения, Льва Разгона обвинили в «пораженческой агитации». Ему был увеличен срок заключения. Разгон подал кассационную жалобу, в которой писал, что еврей не может агитировать за победу Германии. Это помогло, и в июне 1943 года второй приговор был отменён. Лев Разгон получил статус «закреплённого за лагерем до особого распоряжения», который позволял жить за пределами зоны в бараке для вольнонаёмных, но только в 1946 году ему разрешили уехать в Ставрополь вместе со второй женой Рикой, дочерью одного из лидеров эсеров - Ефрема Берга , с которой он познакомился в заключении. В Ставрополе Разгон работал в методическом кабинете управления культпросветработы.

Льва Разгона освободили в 1955 году. После освобождения он вернулся к работе редактора, одновременно занимаясь созданием книг о путешественниках и учёных для детей. Тогда же приступил к написанию мемуарной прозы, которая стала издаваться только в конце 1980-х и в конце концов составила книгу «Непридуманное», которая принесла ему широкую известность. «Умение не замыкаться на себе, открытость людям, внимание к чужим судьбам - может быть, именно это помогло ему и написать книгу, принесшую признание во всем мире, и это же отчасти помогло ему и выжить в испытаниях его нелегкой судьбы», - отмечала редактор книги

Лев РАЗГОН
Лев Эммануилович Разгон родился в 1908 году в Белоруссии. С 1922 года
живет в Москве. Окончил исторический факультет МГПИ им. В. Я. Ленина. В 30-х
годах начал работать в только что созданном Детиздате ЦК ВЛКСМ -- ныне
Издательство детской литературы, тогда же начал выступать как критик и
публицист.
В 1938 году был арестован и после многих лет тюрем и лагерей в 1955
году освобожден, реабилитирован, восстановлен в партии.
Автор многих прозаических и критических книг -- "Шестая станция"
(1964), "Один год и вся жизнь" (1973). "Сила тяжести" (1979), "Зримое
знание" (1983) и других. В 1988 году журнал "Огонек" опубликовал первый
рассказ
Л. Разгона из книги "Непридуманное" -- "Жена президента", вызвавший
большой читатель ский резонанс.

ОТ РЕДАКЦИИ

Все, о чем рассказывает в этой книге писатель Лев Разгон, -- правда. В
ее обычном словарном обозначении: "То, что действительно было, то, что в
действительности есть". В ней нет придуманных персонажей, эпизодов, дат.
Обстоятельства жизни автора, его семнадцатилетнее пребывание в тюрьмах,
этапах, лагерях, встречи с разнообразнейшими людьми, разделившими его
судьбу, и стали материалом этой книги.

ЖЕНА ПРЕЗИДЕНТА

Субботний летний вечер уже давно начался, и мне бы следовало быть в
пути. На свой короткий "уикэнд" я обычно уходил в Вожаель. И уже привык к
тридцатикилометровой пешей прогулке от Первого лагпункта до Комендантского.
А через сутки -- к такой же прогулке назад. Зимой я это расстояние проходил
быстро. Зимняя накатанная дорога была тверда, как асфальт, воздух "бодрил",
и я преодолевал почти марафонское расстояние быстро и даже без особой
усталости. Летом было намного труднее шагать по мелкому зыбучему песку,
размолотому колесами грузовиков. И я пользовался любой возможностью найти
какую-нибудь попутную машину.
Такая машина стояла перед вахтой и для путешественника выглядела очень
соблазнительно. Это был легковой вездеходик -- "козлик", сделанный по
образцу американского "Джипа". На этой игрушке можно до Вожаеля пролететь за
час-полтора. На вездеходе несколько часов назад приехало высокое медицинское
начальство: начальник нашего Санотдела привез полковника -- заместителя
начальника Санотдела ГУЛАГа. Почему бы не попробовать поехать с ним? Все же
я вроде бы и вольный, а следовательно,-- и ихний товарищ!..
Начальство вышло из вахты и направилось к своему экипажу. Я подошел к
начальнику Санотдела лагеря:
-- Товарищ майор! Если у Вас в машине есть место, пожалуйста, подвезите
меня в Вожаель.
Санотдельский майор был, в общем-то, вполне сносным и даже свойским
медицинским администратором. Я на это рассчитывал и не ошибся. Высокий
полковник с зелеными петличками и медицинской змейкой был со мной изысканно
вежлив. Я уселся позади, рядом с ним, и наш "козлик" попер по песчаным
буграм. Майор и полковник продолжали беседу, начатую, очевидно, еще в зоне.
В отличие от нашего майора, всю свою послеинститутскую жизнь проведшего в
лагерях, полковник в нашем ведомстве был новичком. Он окончил
Военно-медицинскую академию, все время служил в армии, но я, конечно, не мог
уяснить из разговора двух старших офицеров, почему полковник очутился в
ГУЛАГе.
Говорил больше полковник. Он рассказывал о своей фронтовой работе, об
интересных встречах. Особо ему посчастливилось на одного подчиненного: он
был главным хирургом той армии, где полковник состоял начальником медслужбы.
Хирург был зятем Калинина. Это и дало возможность моему соседу по автомобилю
познакомиться с самим Михаилом Ивановичем. С Калининским зятем он поехал в
командировку в Москву и там был приглашен на дачу, где запросто обедал и
собеседовал со знаменитым главой нашего государства.
У полковника от волнения дрожал голос, когда он рассказывал об обаянии
Калинина, о его скромности, принципиальности, о великом уважении, с которым
к нему относились в стране. Потом он.перешел к похвалам его зятю, высказал
сожаление о том, что жизнь их сейчас разделила, рассказал майору, что его
бывший подчиненный сейчас является армейским хирургом в таком-то месте.
...И тут меня дернул черт!.. Я сказал полковнику, что зять Калинина
сейчас является главным хирургом такого-то фронта и находится совсем в
другом городе... Полковник некоторое время молчал, потом повернулся ко мне и
с убийственной вежливостью спросил:
-- Извините, но ОТКУДА ВЫ ЭТО ЗНАЕТЕ?
Это было сказано так, что моя честь не могла такое стерпеть. И я
совершенно спокойно ему ответил:
-- Мне это говорила его жена, Лидия Михайловна.
Полковник довольно долго молчал, переваривая столь неожиданную
информацию, полученную от человека, чье прошлое не оставляло никаких
сомнений. Потом он не выдержал:
-- Вы меня еще раз извините... Но когда Вам это говорила Лидия
Михайловна?..
...Отступать мне уже было почти некуда.
-- Недели две назад...
На этот раз полковник молчал еще дольше. На лице сто отражалась
умственная работа. Очевидно, она ни к чему не привела, потому что
съедаемый вопросами, на которые не мог найти логического ответа, он
снова обратился ко мне:
-- Ради бога, извините мою назойливость... Но где Вам об этом говорила
Лидия Михайловна?
...Господи! Ну зачем я ввязался в эту историю?! И тут еще наш майор! И
черт его знает, что еще из-за этого дурацкого разговора произойдет?! Но что
я могу теперь делать?..
-- Она мне об этом говорила в Вожаеле.
На этот раз реакция полковника была мгновенной:
-- Нет, я ничего совершенно не понимаю! Что могла Лидия Михайловна
делать здесь, в Вожаеле? Чего ради Лидия Михайловна могла приехать в
Вожаель?!
...Я молчал, как убитый. Чего я буду отвечать? Может, этому полковнику
и не положено знать, что знают здесь все?..
-- Майор! Вы не можете мне ответить на этот вопрос? Что могла делать
в Вожаеле Лидия Михайловна Калинина?
Майор совершенно спокойно сказал:
-- А на свиданку она приезжала.
-- То есть как это -- на свиданку?! К кому она могла приезжать на
свиданку -- как Вы говорите?..
-- Да к матери своей. Она заключенная у нас тут на Комендантском.
При всем своем довольно богатом жизненном опыте я редко встречал такую
шоковую реакцию, какая приключилась с полковником. Он схватился руками за
голову и с каким-то мычанием уткнул голову в колени. Как припадочный, он
раскачивался из стороны в сторону, бессвязный, истерический поток слов из
него вытекал бурной, ничем не сдерживаемой рекой...
-- Боже мой! Боже мой!.. Нет, нет, это нельзя понять! Это не в
состоянии вместиться в сознание! Жена Калинина! Жена Всесоюзного старосты!
Да чтобы она ни совершила, какое бы преступление ни сделала, но держать жену
Калинина в тюрьме, в общей тюрьме, общем лагере!!! Господи! Позор какой,
несчастье какое!! Когда это? Как это? Может ли это быть?! А как же Михаил
Иванович?! Нет, не могу поверить! Этого не может быть!..
Полковник вытянулся, почти привстал в машине.
-- Майор! Я желаю ей представиться! Вы меня должны представить ей...
Я был сердит на себя, что влез в этот разговор. Ни повод к полковничьей
истерики, ни сама истерика не вызывали у меня особенного веселья. Но
идиотские слова заместителя начальника Санотдела ГУЛАГа чуть меня не
рассмешили. Я себе моментально представил, как сидит Екатерина Ивановна в
своей каморке, в бане на Комендантском, и со свойственной ей
скрупулезностью, осколком стекла счищает гнид с серых, только что
выстиранных арестантских кальсон, а в это время ей приходит почтительно
"представиться" этот полковник...
* * *
В оправдание полковника следует сказать, что его бурная реакция была, в
общем-то, совершенно естественной и человечной. Даже ко всему привычное
сознание с трудом примирялось, что жена главы государства, знаменитого
наиуважаемого деятеля партии, ведет жизнь обыкновенной арестантки в самом
обыкновенном лагере... Шок от такого известия испытывали люди и более
грамотные, нежели военный врач, недавно начавший работать в лагерях.
Нечто подобное случилось даже с Рикой. Именно от нее я и узнал, что
Екатерина Ивановна находится в нашем лагере.
Однажды, когда она гостила у меня на Первом, она рассказала, что очень
подружилась с одной старушкой-арестанткой. Старуха прибыла из другого
лагеря, в формуляре у нее сказано, что использовать ее можно только на общих
подконвойных работах, но врачи на Комендантском дали ей слабую категорию, ее
удалось устроить работать в бане: счищать гнид с белья и выдавать это белье
моющимся. Екатерина Ивановна живет в бельевой, она, наконец-то, отдыхает от
многих лет, проведенных на общих тяжелых работах, и Рика после работы в
конторе ежедневно к ней заходит: занести что-нибудь из "вольной еды",
посидеть, поговорить с умной и славной старухой. Она нерусская, какая-то
прибалтийка, но давно обрусела и мало похожа на работницу, хотя и сказала
как-то, что давно-давно работала на заводе... Да и фамилия у нее вполне
русская...
-- А какая?
-- Калинина.
-- Это жена Михаила Ивановича Калинина.
...Рика не впала в истерию, подобно полковнику, но категорически
отказывалась признавать за правду мои слова... Во-первых -- не может быть!..
А затем --при ее отношениях с ней она не могла бы утаить это от нее...
Да и об этом не могли бы не знать!..
Но я-то был почти уверен в том, что это так. Я не был знаком с
Екатериной Ивановной. Но она была в дружеских отношениях с родителями моей
жены, и когда летом тридцать седьмого года вокруг нас образовалась пустота,
когда исчезли все многочисленные друзья и знакомые, перестал звонить
телефон, Екатерина Ивановна была одной из немногих, кто продолжал
справляться о здоровье Оксаны -- моей жены, и доставала ей из Кремлевской
аптеки недоступные простым смертным лекарства. В конце тридцать седьмого
года этот источник помощи иссяк: мы узнали, что Екатерина Ивановна
арестована.

x x x

Собственно говоря, ни медицинскому полковнику, ни Рике, ни кому бы то
ни было не следовало приходить в состояние дикого недоумения от того, что в
тюрьме сидит жена члена Политбюро В конце концов, если запросто арестовывают
и расстреливают самих членов Политбюро, то почему же каким-то иммунитетом
должны пользоваться их жены?..
А мы уже знали, что Сталин, при всем своем увлечении передовой
техникой, не расстается со старыми привычками: у каждого из его соратников
обязательно должны быть арестованы близкие. Кажется, среди ближайшего
окружения Сталина не было ни одного человека, у которого не арестовывали
более или менее близких родственников. У Кагановича одного брата
расстреляли, другой предпочел застрелиться сам; у Шверника арестовали и
расстреляли жившего с ним мужа его единственной дочери -- Стаха Ганецкого; у
Ворошилова арестовали родителей жены его сына и пытались арестовать жену
Ворошилова-- Екатерину Давыдовну; у Молотова, как известно, арестовали его
жену, которая сама была руководящим... Этот список можно продолжить... И
ничего не было удивительного в том, что арестовали жену и у Калинина.
Ну, а считаться с Калининым перестали уже давно. Я был на воле, когда
арестовали самого старого и близкого друга Калинина, его товарища еще по
работе на Путиловском -- Александра Васильевича Шотмана. Семья Шотмана была
мне близка, я дружил с его сыном и от него узнал некоторые подробности,
весьма, правда, обычные для своего времени. Шотман был не только другом
Калинина, старейшим большевиком, человеком, близким к Ленину... Он был еще и
членом Президиума ЦИКа, а, следовательно, формально, личностью
"неприкосновенной", и уж во всяком случае человеком, чей арест должен был
быть формально согласован с Председателем ЦИКа...
Ну так вот: пришли ночью к Шотману, спросили первое, что спрашивали у
старых большевиков: "Оружие и ленинские документы есть?" и забрали старика.
Жена Шотмана, еле дождавшись утра, позвонила Калинину. Михаил Иванович
обрадовался старой своей приятельнице и запел в телефон:
"Ну, наконец-то хоть ты позвонила. Уже почти неделю ни ты, ни Шурочка
не звонили, это свинство оставлять меня одного сейчас, ну как Шурочкин
радикулит, как дети..."
Жена Шотмана прервала радостно-спокойные слова старого друга:
-- Миша! Неужели тебе неизвестно, что сегодня ночью взяли Шуру?..
...Долгое-долгое молчание в телефонной трубке, и затем отчаянный крик
бедного президента:
-- Я ничего не знаю!.. Клянусь, я ничего не знаю!!!
Вечером того же дня жена Шотмана также была арестована. Сколько таких
звонков пришлось услышать Калинину?

x x x

Рика не хотела слушать никаких моих доводов. И я тогда предложил ей при
первой же встрече с Екатериной Ивановной передать ей привет от меня и
спросить ее от моего имени: знает ли что-либо о Шотмане и его жене... На
другой день мне позвонили с Комендантского, и я услышал охрипший от волнения
голос Рики:
-- Ты был прав! Все так, как ты говорил!..
Потом Рика мне рассказывала об этой драматической сцене... Она пришла в
баню к Екатерине Ивановне и, запинаясь, сказала то, что я ее просил сказать.
Екатерина Ивановна, при всей своей эстонской выдержке, побелела... Тогда
Рика спросила ее:
-- Неужели это правда? Неужели Вы?..
...И Екатерина Ивановна бросилась на шею Рике, и обе стали плакать так,
как это положено всем женщинам на свете. Даже, если они обладают выдержкой и
опытом, какие были у жены нашего президента.
Екатерину Ивановну "взяли" довольно банально, без особого
художественного спектакля. Просто ей позвонили в Кремль из ателье, где
шилось ее платье, и попросили приехать на примерку. В ателье ее уже
ждали...
Екатерина Ивановна, как я уже говорил, обладала эстонской
неразговорчивостью, конспиративным опытом старой революционерки и
жены профессионального революционера. Она не любила рассказывать о всем
том, что происходило после звонка из ателье. Но мы знали, что сидела она
тяжело. У нее в формуляре была чуть ли не половина Уголовного кодекса,
включая и самое страшное: статья 58-8 -- террор. Формуляр ее был перекрещен,
что означало -- она никогда не может быть расконвоирована и должна
использоваться только на общих тяжелых подконвойных работах. Из тех десяти
лет, к каким она была осуждена, Екатерина Ивановна большую часть отбыла на
самых тяжелых работах, на каких только использовались в лагере женщины. Но
она была здоровой, с детства привыкшей к труду и все это перенесла. Только
тогда, когда из другого расформированного во время войны лагеря она попала к
нам, удалось ее пристроить на "блатную" работу.
Во время последнего года войны в жизни Екатерины Ивановны стали
происходить благодатные изменения. Вероятно, Калинин не переставал просить
за жену. Что тоже отличало его от других "ближайших соратников". Молотов
никогда не заикался о своей жене, а его дочь, вступая в партию, на вопрос о
родителях ответила, что отец у нее -- Молотов, а матери у нее нет... Словом,
в последний год войны к Екатерине Ивановне стали регулярно приезжать ее
дочери --Юлия и Лидия. На время приезда в поселке выделяли комнату,
обставляли ее шикарной мебелью и даже коврами -- все же дочь Калинина! --
и заключенной жене президента разрешали три дня жить без конвоя в
комнате у своей дочери...
Когда в первый раз приехала Лида, Екатерина Ивановна передала мне через
Рику приглашение "в гости". Я тогда и познакомился с ней. Сидел, пил
привезенное из Москвы превосходное вино, вкус которого я давно забыл, ел
невозможные и невероятные вкусности, включая традиционно-обязательную
для номенклатуры -- икру... И слушал рассказы человека, только что
приехавшего из Москвы.
Страшновато -- даже для меня -- было слушать о том, как много и часто
Калинин униженно, обливаясь слезами, просил Сталина пощадить его подругу
жизни, освободить ее, дать ему возможность хоть перед смертью побыть с
ней... Однажды, уже в победные времена, разнежившийся Сталин, которому
надоели слезы старика, сказал, что ладно-- черт с ним!-- освободит он
старуху, как только кончится война!
... И теперь Калинин и его семья ждали конца войны с еще большим,
возможно, трепетным нетерпением, нежели прочие советские люди. Вот тогда-то,
во время одного из таких свиданий, я услышал, где находится зять Калинина,
чем и вызвал психический криз у заместителя начальника Санотдела ГУЛАГа.
После трех дней свидания заключенную Калинину опять переводили на
лагпункт, и она снова бралась за свое орудие производства: осколок стекла
для чистки гнид.
Когда будущий романист, воспевающий великую личность гениального
убийцы, будет описывать чувства, охватившие Сталина, когда война была
завершена, пусть он не забудет написать, что он -- в своей благостыне -- не
забыл и о такой мелочи, как обещание, данное Михаилу Ивановичу Калинину.
Почти ровно через месяц после окончания войны пришла телеграмма об
освобождении Екатерины Ивановны. Правда, в телеграмме не было указано, на
основании чего она освобождается, и администрация лагеря могла выдать ей
обычный для освобождающихся собачий паспорт, лишавший ее права приехать не
только в Москву, но и в еще двести семьдесят городов... Спешно снова
запросили Москву, расплывшийся от улыбок и любезностей начальник лагеря
предложил Екатерине Ивановне пожить пока у него... Но Екатерина Ивановна
предпочла эти дни пожить у Рики. Через несколько дней машина с начальством
подкатила к бедной хижине, где обитала Рика, начальники потащили чемоданы
своей бывшей подопечной, и Екатерина Ивановна, провожаемая Рикой, отбыла на
станцию железной дороги.
Осенью сорок пятого года, приехав в отпуск в Москву, я бывал у
Екатерины Ивановны. Мне это было трудно по многим причинам. В том числе
и потому, что Екатерина Ивановна жила у своей дочери в том самом доме,
в котором провела большую часть своей короткой жизни Оксана,--доме, в
котором жил и я... Лидия Калинина жила как раз под нашей бывшей квартирой, и
проходить по этому двору, по старой, воскресшей привычке подымать глаза к
окнам нашей комнаты -- было тяжко.
Екатерина Ивановна бывала рада моим приходам. Ехать к мужу в Кремль она
не захотела, и Михаил Иванович понимал, что это ей не нужно. Очевидно, что
сам он был к этому времени избавлен от каких-либо иллюзий. Когда в отпуск в
Москву приехала Рика, она много общалась с Екатериной Ивановной, ходила с
ней в театры, а после отъезда в Вожаель получала от нее милые письма. Легко
понять, почему Екатерине Ивановне не захотелось жить в Кремле. Это был страх
когда-нибудь случайно (хоть это было очень маловероятно) встретиться со
Сталиным. И все же ей этого не удалось избегнуть.
Когда Калинину дали возможность увидеть свою жену, он уже был
смертельно болен. Через год, летом сорок шестого года, он умер.
Мы были тогда еще в Устьвымлаге. Со странным чувством мы слушали
по радио и читали в газетах весь полный набор слов о том, как партия,
народ
и лично товарищ Сталин любили покойного. Еще было более странно читать
в газетах телеграмму английской королевы с выражением соболезнования
человеку, год назад чистившему гнид в лагере... И уж совсем было страшно
увидеть в газетах и журналах фотографии похорон Калинина. За гробом
покойного шла Екатерина Ивановна, а рядом с нею шел Сталин со всей своей
компанией...
...Значит, все-таки произошла эта встреча, произошел этот невероятный
кромешный маскарад, до которого не додумался и Шекспир в своих хрониках...
Как ни бесчеловечно было бы задать Екатерине Ивановне вопрос о ее чувствах
при этой встрече, но я бы это сделал, доведись мне ее снова увидеть. Но наше
с Рикой пребывание на воле было коротким, а когда в пятидесятых годах мы
вернулись в Москву, Екатерины Ивановны не было в городе.
Однажды в исторической редакции Детгиза я застал Юлию Михайловну
Калинину, только что выпустившую для детей книгу о своем отце. Меня с ней
познакомили.
Я сказал:
-- Мы с вами знакомы, Юлия Михайловна.
Юлия Михайловна внимательно в меня всмотрелась:
-- Да, да, конечно, мы с вами встречались. Наверняка в каком-то
санатории. В Барвихе или Соснах, да?
-- Нет, это был не совсем санаторий. Это место называлось Вожаель...
И в глазах дочери моей солагерницы я увидел возникшее чувство ужаса и
жалости -- то самое, какое я видел много лет назад при первом нашем
знакомстве.

ПРИНЦ

x x x

Действительно, жизнь этого человека была необыкновенной, история
того, как очутился он в коми-зырянских лесах, выделялась своей
необычностью даже на фоне всего необычайного, что тогда происходило со всеми
нами.
...И в самом деле он был принц! Самый настоящий, доподлинный принц.
Конечно, не из Бурбонов, Гогенцоллернов, Ганноверов, а -- как говорил
старший нарядчик -- из "чучмеков"... Он был афганский принц. Двоюродный брат
знаменитого афганского короля Амманулла-Хана. Я хорошо помнил историю этого
афганского "Петра Великого", помню даже его внешность. Он
был первым королем, который приехал в Советскую страну во время своего
путешествия по Европе. Для московских комсомольцев живой король был
невероятной экзотикой, и мы не стеснялись приходить к роскошному особняку на
Софийской набережной--тому, где сейчас Английское посольство, -- чтобы
смотреть, как из ворот дворца выезжает "Ролл-ройс" с королем и королевой.
Как известно, Амманулла-Хан почти петровской рукой стал ограничивать
власть крупных феодалов и реакционного духовенства, завел западные порядки,

Рис.1. Лев Разгон, з/к ГУЛАГа

Идея создания на Соловках концентрационного лагеря для интеллигенции имела то же происхождение, что и массированная отправка за границу всего цвета русской философской мысли. Разгон Лев. Москва. 1994.

"В очень для меня лестной статье "Масон, зять масона" ("Литературная газета" № 52 за 1990 г.) такой авторитетнейший публицист-исследователь, как Аркадий Ваксберг, написал, что Глеб Бокий командовал "не только соловецкими лагерями "особого назначения", но и всеми другими концлагерями, не "особыми" и не "специальными". На этот раз Аркадий Ваксберг допустил ошибку. Глеб Бокий не имел за всю свою многолетнюю работу в ОГПУ - НКВД никакого отношения к ГУЛАГу и к любым другим лагерям. Его имя оказалось связанным со знаменитым Соловецким лагерем не только благодаря названию парохода, курсировавшего между Кемью и Соловками , но и благодаря тому, что он был автором идеи создания концентрационного лагеря и первым его куратором." (Разгон Лев. Плен в своем отечестве. )

Мой тесть - "автор идеи" СЛОНа

Глеб Бокий принадлежал к совершенно другой генерации чекистов, нежели Ягода , Ежов , Берия ... "Это был человек, происходивший из старинной интеллигентной семьи, хорошего воспитания, большой любитель и знаток музыки. Пишу это вовсе не для того, чтобы прибавить хоть малость беленькой краски к образу Глеба Бокия. Ни образование, ни происхождение, ни даже профессия нисколько не мешали чекистам быть обмазанными невинной кровью с головы до ног. Менжинский, как известно, был образованнейшим полиглотом и знатоком античной литературы, а по профессии - исследователем истории балета… Глеб Иванович Бокий был одним из руководителей Октябрьского переворота, после убийства Урицкого стал председателем Петроградской ЧК и в течение нескольких месяцев, до того как Зиновьев вышиб его из Петрограда, руководил "красным террором", официально объявленным после покушения на Ленина. А во время гражданской войны, с 1919 года, был начальником Особого отдела Восточного фронта, а затем и Туркестанского. Как нет надобности объяснять характер этой деятельности, так и невозможно подсчитать количество невинных жертв на его совести.

Сначала хотели изолировать в Соловки, а потом решили уничтожить...

Как мне кажется, идея создания на Соловках концентрационного лагеря для интеллигенции имела то же происхождение, что и массированная отправка за границу всего цвета русской философской мысли. Тех - за границу, а которые "пониже", не так известны, не занимаются пока политической борьбой, но вполне к этому способны - изолировать от всей страны. Именно - изолировать. Ибо в этом лагере не должно быть и следа не только каторжных, но и каких-либо других работ для высланных. И первые годы Соловков были совершенно своеобразными, о них сохранилось много воспоминаний, в том числе и Дмитрия Сергеевича Лихачева . Запертые на острове люди могли жить совершенно свободно, жениться, разводиться, писать стихи или романы, переписываться с кем угодно, получать в любом количестве любую литературу и даже издавать собственный литературный журнал, который свободно продавался на материке в киосках "Союзпечати" . Единственно, что им запрещалось делать, - заниматься какой-либо физической работой, даже снег чистить. Но ведь снег-то надобно было чистить! И дрова заготавливать, и обслуживать такую странную, но большую тюрьму. И для этой цели стали привозить на Соловки урок - обыкновенных блатных. А командирами над ними ставили людей, которые числились заключенными, но были по биографии и характеру подходящими для этого. Легко понять, что ими оказались не доктора философии и молодые историки, а люди, побывавшие на командирских должностях в белой или же Красной Армии. Знаменитый палач Соловков начальник лагеря Курилко был в прошлом белым офицером, хотя и числился одним из "изолированных" на острове. И постепенно стал превращаться идиотски задуманный идиллический лагерный рай в самый обычный, а потом уже и в необычный лагерный ад. Бокий в последний раз был на Соловках в 1929 году вместе с Максимом Горьким , когда для того, чтобы сманить Горького в Россию, ему устроили такой грандиозный балет-шоу, по сравнению с которым знаменитые мероприятия Потемкина во время путешествия Екатерины кажутся наивной детской игрой." (Разгон Лев. Плен в своем отечестве. Москва, Изд-во "Книжный сад", 1994. 426 с. )

Соловецкая проза: cписок писателей, прозаиков, литераторов и журналистов, писавших о Соловках и событиях вокруг них...

Агарков Александр Амфитеатров Александр Баратынский Евгений Барков Альфред Барский Лев Белов Василий Богданов Евгений Вайль Петр Варламов Алексей Вильк Мариуш Владимов Георгий Волина Маргарита Гейзер Матвей Гиляровский Владимир Голованов Ярослав Голосовский Сергей Гумилев Лев Даль Владимир Данилевский Григорий Замятин Евгений Залыгин Сергей Зверев Юрий Злобин Степан Каверин Вениамин Кожинов Вадим Костевич Леон Крылов Александр Куняев Станислав Лазарчук Андрей

1908, 1 апреля. — Родился в г. Горки Могилевской губернии (ныне г. Горки Могилевской области Белорусской ССР) в семье рабочего.

1922. — Переезд в Москву.

1924. — Вступление в комсомол.

1926. — Окончание средней школы.

1926-1927. — Работа литературным сотрудником в газете «Комсомольская правда».

1927-1928. — Работа в Доме пионеров.

1928-1931. — Работа редактором в журнале «Вожатый».

1932. — Окончание исторического факультета Московского государственного педагогического института им. В.И. Ленина. Вступление в ВКП/б/.

1931-1933. — Работа редактором в издательстве «Молодая Гвардия».

1934. — Присутствие на заседаниях XVII съезда ВКП/б/ по гостевому билету.

1933-1936. — Работа старшим оперуполномоченным ОГПУ. Брак с Оксаной Глебовной Бокий (р. 1916). Знакомство с А.А. Вишневским, Н. Озеровым, С.Я. Маршаком, И.Л. Андрониковым, К.Е. Ворошиловым.
Рождение дочери Натальи.
Работа редактором в Детгизе.

1937. — Арест двоюродного брата Израиля Борисовича Разгона. Расстрелян в конце 1937.

1937, 7 июня. — Арест тестя Глеба Ивановича Бокия. Расстрелян 15 ноября 1937. (Реабилитирован посмертно).

1937, 14 июня. — Арест тещи С.А. Москвиной-Бокий. Расстреляна 8 апреля 1938. (Реабилитирована посмертно).

1937, лето. — Увольнение из Детгиза. Работа секретарем в Московском Обществе друзей зеленых насаждений. Возвращение в Детгиз как «жертвы перегиба».

1938.— Арест жены Оксаны Бокий. Приговор: 8 лет ИТЛ. Умерла в1938 году в пересыльной тюрьме Вогвоздино. Арест сестры жены Елены Бокий. Приговор: 8 лет ИТЛ, ссылка в Башкирию. (Реабилитирована.)

1938, 18 апреля. — Арест Л. Разгона. Обыск. Заключение в Лубянскую, затем в Бутырскую тюрьму. Допросы. Следователь лейтенант Лобанов. Карцер. Тюремный быт. Судьбы заключенных. Знакомство с М.С. Рощаковским. Окончание следствия.

1938, 21 июня. — Приговор Особого Совещания при НКВД: 5 лет ИТЛ. Отправка по этапу в Устьвымлаг (Коми АССР).

1938, осень. — Пересыльные пункты Котлас, Вогвоздино, Зимка, Мехбаза. Прибытие в Устьвымлаг. Начальник лагеря старший лейтенант И.Е. Залива. Работа на лесоповале. Истощение, цинга. Лагерный врач А.К. Зотов. Дружба с Я.П. Свентицким, К.И. Равинским. Положение в лагере осужденных детей.

1941. — Начало Великой Отечественной войны. Ужесточение режима содержания в лагере. Голод. Массовая гибель заключенных.

1943, март. — Повторный арест в лагере за полтора месяца до окончания срока заключения. Карцер. Допросы. Обвинение в «пораженческой агитации в военное время». Отправка под конвоем в лагерь Вожаель. Суд. Новый приговор. Увеличение срока заключения. Подача кассационной жалобы. Отправка во Второй лагпункт. Работа нормировщиком.

1943, июнь. — Отмена второго приговора. Освобождение. Возвращение во Второй лагпункт в качестве «закрепленного за лагерем до особого распоряжения». Жизнь за пределами зоны в бараке для вольнонаемных. Работа нормировщиком.

1945. — Получение паспорта. Получение разрешения на выезд за пределы лагеря.

1945, октябрь. — Приезд в Москву в отпуск. Встреча с родными и друзьями. Возвращение в лагерь Вожаель.

1946. — Получение разрешения на увольнение.

1948. — Переезд в Ставрополь. Работа методистом в отделе культпросветработы.

1949, март. — Арест второй жены - Ревекки Ефремовны Берг (р. 1905). Приговор: пожизненная ссылка в Красноярский край. Увольнение Л.Э. Разгона с работы.

1950. — Арест. Помещение в Ставропольскую городскую тюрьму. Следователь майор Гадай. Допросы. Методы следствия. Пребывание в одиночной камере. Суд. Приговор: 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Ознакомление с приговором. Сухая голодовка. Прекращение голодовки после предоставления возможности подать кассационную жалобу. Помещение в тюремную больницу. Ознакомление с ответом Верховного суда об отклонении кассационной жалобы.

1951, осень. — Перевод в Георгиевскую пересыльную тюрьму. Ожидание этапа на север.

1953, осень. — Соликамская пересыльная тюрьма. Отправка этапом по сибирскому тракту. Взаимоотношения с конвоем. Прибытие на командировку Рекунь. Работа на лесозаготовках. Знакомство и дружба с инспектором культурно-воспитательной части (КВЧ) скрипачом Яковом Александровичем.

1954. — Перевод в лагпункт Чепец. Работа нормировщиком на строительстве узкоколейной железной дороги. Капитан К. Намятов. Прибытие новой партии заключенных-испанцев. Бунт испанцев в лагере.

1955, 2 июля. — Досрочное освобождение из лагеря. Возвращение в Москву. Реабилитация. Восстановление в КПСС.

1955-1961. — Работа редактором в издательстве «Детская литература». Работа заместителем директора Дома детской книги.

1957, лето. — Вызов в КГБ для дачи показаний о бывшем товарище по работе И. Селянине для его посмертной реабилитации.

С 1960. — Написание и публикация ряда биографических книг о выдающихся русских ученых, а также литературно-критических статей о детской и юношеской литературе.

1965. — Вступление в члены Союза писателей СССР.

1987. — Публикация автобиографических рассказов «Непридуманное» в журналах «Огонек» и «Юность».

1988. — Участие в создании Международного историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал».

1990. — Выход из КПСС. Присуждение Л.Э. Разгону литературной премии «За гражданское мужество писателя» им. академика А.Д. Сахарова.

1992. — Выступление в Конституционном Суде в качестве свидетеля по делу КПСС.

1992 -1999. — Работа в Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ.

1999, 8 сентября. — Скончался в Москве. Похоронен на Востряковском кладбище в Москве.

* сведения, выходящие за рамки воспоминаний, выделены курсивом

Благодарности

Благодарим Наталью Львовну Разгон за предоставленные Музею фотографии.